Школьные театры сейчас появляются вокруг меня, как грибы после дождя: это и наш, лицейский, и неожиданные постановки, которые показывают на конференциях, и театры, вероятно, дружественные - они смотрят на нас, мы на них. В общем, за последний год я бывала на школьных постановках в том или ином качестве разве что немного реже, чем на постановках серьезных, основательных театров. Например, на этой неделе смотрели спектакль в ТЮЗе, выдержавший уже два года: "Одессу" в 2015 году поставил театр-студия "Маски" из гимназии 104 города Екатеринбурга.
Очень справедливой показалась мысль одного из специальных гостей о том, что театр как вид искусства не может умереть, потому что это - живое, органичное, настоящее. От себя добавлю, что оно так даже не потому, что на сцене люди переживают что-то, пропускают эмоции через себя и действуют, как могли бы поступить в реальности, но потому, что хороший актер может помочь уже зрителю что-то пережить внутри, сценическое действие становится сильнейшей мотивацией для того, чтобы осознать себя в ситуации, в какую ты вряд ли бы попал сам.
Живость "Одессы" - сильная сторона спектакля. Он был потрясающе убедительным и в говоре актеров и костюмах, и в поведении и декорациях. Не хватило сил поверить в некоторые моменты вроде танца как преодоления страха - и ребята сосредоточились на нем как на номере и будто даже вышли из ролей на эти две-три минуты, и зрители, конечно, выпали поэтому из сюжета и не восприняли сцену как часть истории борьбы со страхом и переступания через себя. Впрочем, дело техники, решаемое, полагаю, довольно легко. Во всяком случае, по сравнению в общим количеством сил и энергии, вложенных в постановку.
А с техникой, кстати, все хорошо. Понимаю, что многое дает профессиональная сцена: и осветительные возможности, и обустройство зрительского пространства были на пользу постановке. Но были ведь и декорации, костюмы, листовки - то, что неотъемлемо от спектакля на любой сцене. Эти элементы подобраны точнейшим образом. Даже идея школьной студии, поставившей спектакль, начинает казаться мифом и выдумкой, потому что ну а как же они смогли, как же соблюли и выискали все это?
Интересна история рождения сюжета "Одессы". У постановки нет прямого источника в литературе или фактах, документах о военных годах, он складывался из фрагментов: один эпизод пришел из этого блока архивных данных, другой - из вон того, совершенно противоположного, но тоже интересного и фиксирующего реальность времени. То есть спектакль одновременно и достоверен, достраивается документами, и вымышлен, выстроен сознанием современных детей и взрослых - участников этого, скажем, проекта, но не непосредственно переживших исторические события. Хотя, конечно, знающих истории своих семей, которые не обошла война.
И удивительно осознавать, но если говорить о мысли, к которой я постоянно возвращаюсь после показа, то она в том, что даже на этом примере видно, сколь много в современной культуре примеров произведений, выстраивающих себя самих. В литературе - "Дом, в котором..." М.Петросян, в театральном искусстве - и школьные постановки, и совершенно иные работы Джеймса Тьерре (тот же "Красный табак"). Куда ни глянь, везде сочетаются различные культурные кодировки, проявляется некоторая осколочность и, возможно, элементы клипового мышления. Но это отдельная тема - кто знает, вдруг я еще вернусь к размышлениям об искусстве наших дней?
Если же говорить о чувстве и впечатлении, засевшем в моей памяти, то это последняя сцена в своей целостности. Чем ближе к ней, тем больше нагнетается атмосфера: зритель не просто слышит и думает об ужасах войны, он видит хронику и кадры. Преимущественно - с мертвыми, убитыми, повешенными. История предельно приближается к залу - буквально чувствуется, что вот сейчас загорится свет и на сцене будут повешенные тела. Чувствуется, и кровь застывает.
Это все - под песню Розенбаума "Долгая дорога лета". Тягучую, тяжелую, давящую, как застывшее плотной массой страшное время. Под всхлипы и плач, слышные в зале. Под внутреннее напряжение от сценической кульминации. Шевелиться становится страшно.
И на контрасте - за минуту до почти что "Пляска смерти". Отчаянный танец, которому герой и актер отдается целиком, в котором забывается, которому позволяет себя вести. Страх не столько преодолевается: он одновременно и есть, держит за горло, и выключается, точно по щелчку. И темп песни все быстрее, сжимает все больше и все больше в тот же момент освобождает от страха.
Завершение, точка становятся шоком, после которого и мысли не складываются в голове, и нет сил что-то сказать или подумать, и озвученным впечатлением остается только "да". "Да" как показатель того, что ты как зритель сейчас не только поверил, но и пережил, и воспринял всем своим существом.
Очень справедливой показалась мысль одного из специальных гостей о том, что театр как вид искусства не может умереть, потому что это - живое, органичное, настоящее. От себя добавлю, что оно так даже не потому, что на сцене люди переживают что-то, пропускают эмоции через себя и действуют, как могли бы поступить в реальности, но потому, что хороший актер может помочь уже зрителю что-то пережить внутри, сценическое действие становится сильнейшей мотивацией для того, чтобы осознать себя в ситуации, в какую ты вряд ли бы попал сам.
Живость "Одессы" - сильная сторона спектакля. Он был потрясающе убедительным и в говоре актеров и костюмах, и в поведении и декорациях. Не хватило сил поверить в некоторые моменты вроде танца как преодоления страха - и ребята сосредоточились на нем как на номере и будто даже вышли из ролей на эти две-три минуты, и зрители, конечно, выпали поэтому из сюжета и не восприняли сцену как часть истории борьбы со страхом и переступания через себя. Впрочем, дело техники, решаемое, полагаю, довольно легко. Во всяком случае, по сравнению в общим количеством сил и энергии, вложенных в постановку.
А с техникой, кстати, все хорошо. Понимаю, что многое дает профессиональная сцена: и осветительные возможности, и обустройство зрительского пространства были на пользу постановке. Но были ведь и декорации, костюмы, листовки - то, что неотъемлемо от спектакля на любой сцене. Эти элементы подобраны точнейшим образом. Даже идея школьной студии, поставившей спектакль, начинает казаться мифом и выдумкой, потому что ну а как же они смогли, как же соблюли и выискали все это?
Интересна история рождения сюжета "Одессы". У постановки нет прямого источника в литературе или фактах, документах о военных годах, он складывался из фрагментов: один эпизод пришел из этого блока архивных данных, другой - из вон того, совершенно противоположного, но тоже интересного и фиксирующего реальность времени. То есть спектакль одновременно и достоверен, достраивается документами, и вымышлен, выстроен сознанием современных детей и взрослых - участников этого, скажем, проекта, но не непосредственно переживших исторические события. Хотя, конечно, знающих истории своих семей, которые не обошла война.
И удивительно осознавать, но если говорить о мысли, к которой я постоянно возвращаюсь после показа, то она в том, что даже на этом примере видно, сколь много в современной культуре примеров произведений, выстраивающих себя самих. В литературе - "Дом, в котором..." М.Петросян, в театральном искусстве - и школьные постановки, и совершенно иные работы Джеймса Тьерре (тот же "Красный табак"). Куда ни глянь, везде сочетаются различные культурные кодировки, проявляется некоторая осколочность и, возможно, элементы клипового мышления. Но это отдельная тема - кто знает, вдруг я еще вернусь к размышлениям об искусстве наших дней?
Если же говорить о чувстве и впечатлении, засевшем в моей памяти, то это последняя сцена в своей целостности. Чем ближе к ней, тем больше нагнетается атмосфера: зритель не просто слышит и думает об ужасах войны, он видит хронику и кадры. Преимущественно - с мертвыми, убитыми, повешенными. История предельно приближается к залу - буквально чувствуется, что вот сейчас загорится свет и на сцене будут повешенные тела. Чувствуется, и кровь застывает.
Это все - под песню Розенбаума "Долгая дорога лета". Тягучую, тяжелую, давящую, как застывшее плотной массой страшное время. Под всхлипы и плач, слышные в зале. Под внутреннее напряжение от сценической кульминации. Шевелиться становится страшно.
И на контрасте - за минуту до почти что "Пляска смерти". Отчаянный танец, которому герой и актер отдается целиком, в котором забывается, которому позволяет себя вести. Страх не столько преодолевается: он одновременно и есть, держит за горло, и выключается, точно по щелчку. И темп песни все быстрее, сжимает все больше и все больше в тот же момент освобождает от страха.
Завершение, точка становятся шоком, после которого и мысли не складываются в голове, и нет сил что-то сказать или подумать, и озвученным впечатлением остается только "да". "Да" как показатель того, что ты как зритель сейчас не только поверил, но и пережил, и воспринял всем своим существом.
Комментариев нет:
Отправить комментарий