В сентябре в Екатеринбургском театре оперы и балета состоялась премьера первой театральной постановки оперы по повести и радиоспектаклю Зофьи Посмыш "Пассажирка из каюты 45". История оригинального текста возвращает ко временам концлагерей. Она выстраивается вокруг любви, страха и жизненной силы людей, попавших в Освенцим - Марты и ее жениха. На первый план становится психологический поединок заключенной Марты и эссесовки Лизы. По прошествии времени последняя оказывается в круизе и понимает, что в пассажирке узнает Марту, которую считала погибшей. Воспоминания овладевают женщиной, она заново переживает моменты своего прошлого.
Стоит отметить, что сам текст прошел через множество разных жанров - это действительно изначально был радиоспектакль, затем повесть, фильм и вот теперь, наконец, опера. Недаром подчеркивается - театральная постановка, потому как оперное исполнение становится скорее изобразительным средством, методом донесения идеи, нежели преобладающей формой. Думаю, это некое режиссерское решение, находка, принципиальная для понимания сценического варианта произведения.
Оперные голоса преимущественно высоки. Возможно, причина выбора именно таких интонаций в признании самой Зофьи Посмыш: к созданию повести ее подтолкнул резкий, крикливый голос туристки из Германии, напомнивший ей голос одной из лагерных надзирательниц (сама Посмыш была узницей Освенцима и Равенсбрюка). Что важно - при просмотре постановки высота резко контрастирует с рядом других элементов.
Во-первых, противопоставление выстраивается с редкими прозаическими и непропеваемыми репликами. Особенно часто на них сходят Лиза и ее супруг, с которым она отправилась в круиз. Так передается смятение, сбивчивость внутреннего состояния, будто бы отсутствие настроя на выстроенное и техническое песенное исполнение.
Во-вторых, небольшие вставки в исполнении хора узников. Тяжело, низко, медленно. И понятно. Если в оперном исполнении не всегда удается распознать слова, то здесь каждое впечатывается в сознание. Они до сих пор звучат в моей голове, будто были исполнены только что. Впечатление... хочется сказать - давящее, но на деле скорее перехватывает дух, заставляет замереть и слушать как под странным гипнозом, понимая, что не можешь ни глаз отвести от сцены, как бы там ни было страшно, ни выдохнуть из себя осадок. Оно действительно прилипает изнутри и становится некой неотделимой частью личного опыта.
Смотреть тяжело и больно, но от осознания реальности событий прошлого и ощущения эмоционального напряжения плакать не получается, ведь слезы обычно становятся разрешением напряжения, а зритель... он просто не может себе такого позволить. Никакое средство не выведет осадка, да и о том, чтобы сделать это каким бы то ни было образом, не приходит мысли.
И все же была сцена, когда сдержать слез я не смогла - песнь Марты о смерти. Она готова принять ее и надеется, что бог услышит предположение о лучшей смерти. В условиях несвободы, она все же больше хочет умереть весной, например. Тут не пересказать словами, надо слушать и понимать каждое слово, потому что любое из них - как клеймо на сердце.
Отдельной силой обладают декорации. Массивные печи. Из них по-настоящему идет дым. Они сдвигаются и раздвигаются, сжимая пространство сцены или наоборот - что редко - раздвигая и освещая его. Только расстановкой декораций и блуждающими по специальному занавесу пятнами света создается треть атмосферы представляемого.
Саму повесть я не читала, но проверила подозрения на читавшей знакомой. В частности, они говорила, что в книге нет однозначности, и пошла, чтобы попытаться разрешить этот вопрос, прояснить для себя некоторые позиции. Однако в постановке однозначности тоже нет.
Не знаю, как в оригинальном произведении, но на сцене образы Марты и Лизы как воплощений двух огромных, противостоящих групп людей сближаются. Обе раскрываются через взаимодействие с любимыми мужчинами, обе попали в круиз, обе переживают боль. В финале они в одинаковых ночных платьях садятся напротив друг друга, смотря в зеркала на прикроватных тумбах, как бы становясь отражениями.
Когда Марта оказывается в лагере и сталкивается там с жестокостью и смертями, Лиза, узнавая и вспоминая ее, не меньше опасается за крах своей жизни. И, хотя масштабы разные и, казалось бы, не могут сравниваться (действительно насильственная смерть в изнурительных условиях против краха успешной жизни с мужем - важным человеком в политике), между ними буквально ставится знак равенства. Пережитые тогда или сейчас боль и страх и - что главнее - вечная отметина на жизни становятся поводом для сближения. И некоторой формой объективности.
Так, после спектакля уйти от него в мыслях невозможно. Постоянно пропускаешь через себя насыщенные образы, ищешь ответы на вопросы, пытаешься объяснить противоречия. О таких вещах не говорят, понравились они или нет. Потому что, по правде, они не могут сделать ни того, ни другого. Но определенно оставляют сильные впечатления, врезаются в память и оказываются важными. Заставляют хотеть увидеть и пережить их снова, хоть это и сложно. Поэтому в итоге, конечно, "Пассажирка" попадает на место постановок запомнившихся и, наверное, по-своему любимых.
P.S. Здесь можно найти ссылки на дополнительные материалы о постановке.
Стоит отметить, что сам текст прошел через множество разных жанров - это действительно изначально был радиоспектакль, затем повесть, фильм и вот теперь, наконец, опера. Недаром подчеркивается - театральная постановка, потому как оперное исполнение становится скорее изобразительным средством, методом донесения идеи, нежели преобладающей формой. Думаю, это некое режиссерское решение, находка, принципиальная для понимания сценического варианта произведения.
Оперные голоса преимущественно высоки. Возможно, причина выбора именно таких интонаций в признании самой Зофьи Посмыш: к созданию повести ее подтолкнул резкий, крикливый голос туристки из Германии, напомнивший ей голос одной из лагерных надзирательниц (сама Посмыш была узницей Освенцима и Равенсбрюка). Что важно - при просмотре постановки высота резко контрастирует с рядом других элементов.
Во-первых, противопоставление выстраивается с редкими прозаическими и непропеваемыми репликами. Особенно часто на них сходят Лиза и ее супруг, с которым она отправилась в круиз. Так передается смятение, сбивчивость внутреннего состояния, будто бы отсутствие настроя на выстроенное и техническое песенное исполнение.
Во-вторых, небольшие вставки в исполнении хора узников. Тяжело, низко, медленно. И понятно. Если в оперном исполнении не всегда удается распознать слова, то здесь каждое впечатывается в сознание. Они до сих пор звучат в моей голове, будто были исполнены только что. Впечатление... хочется сказать - давящее, но на деле скорее перехватывает дух, заставляет замереть и слушать как под странным гипнозом, понимая, что не можешь ни глаз отвести от сцены, как бы там ни было страшно, ни выдохнуть из себя осадок. Оно действительно прилипает изнутри и становится некой неотделимой частью личного опыта.
Смотреть тяжело и больно, но от осознания реальности событий прошлого и ощущения эмоционального напряжения плакать не получается, ведь слезы обычно становятся разрешением напряжения, а зритель... он просто не может себе такого позволить. Никакое средство не выведет осадка, да и о том, чтобы сделать это каким бы то ни было образом, не приходит мысли.
И все же была сцена, когда сдержать слез я не смогла - песнь Марты о смерти. Она готова принять ее и надеется, что бог услышит предположение о лучшей смерти. В условиях несвободы, она все же больше хочет умереть весной, например. Тут не пересказать словами, надо слушать и понимать каждое слово, потому что любое из них - как клеймо на сердце.
Отдельной силой обладают декорации. Массивные печи. Из них по-настоящему идет дым. Они сдвигаются и раздвигаются, сжимая пространство сцены или наоборот - что редко - раздвигая и освещая его. Только расстановкой декораций и блуждающими по специальному занавесу пятнами света создается треть атмосферы представляемого.
Саму повесть я не читала, но проверила подозрения на читавшей знакомой. В частности, они говорила, что в книге нет однозначности, и пошла, чтобы попытаться разрешить этот вопрос, прояснить для себя некоторые позиции. Однако в постановке однозначности тоже нет.
Не знаю, как в оригинальном произведении, но на сцене образы Марты и Лизы как воплощений двух огромных, противостоящих групп людей сближаются. Обе раскрываются через взаимодействие с любимыми мужчинами, обе попали в круиз, обе переживают боль. В финале они в одинаковых ночных платьях садятся напротив друг друга, смотря в зеркала на прикроватных тумбах, как бы становясь отражениями.
Когда Марта оказывается в лагере и сталкивается там с жестокостью и смертями, Лиза, узнавая и вспоминая ее, не меньше опасается за крах своей жизни. И, хотя масштабы разные и, казалось бы, не могут сравниваться (действительно насильственная смерть в изнурительных условиях против краха успешной жизни с мужем - важным человеком в политике), между ними буквально ставится знак равенства. Пережитые тогда или сейчас боль и страх и - что главнее - вечная отметина на жизни становятся поводом для сближения. И некоторой формой объективности.
Так, после спектакля уйти от него в мыслях невозможно. Постоянно пропускаешь через себя насыщенные образы, ищешь ответы на вопросы, пытаешься объяснить противоречия. О таких вещах не говорят, понравились они или нет. Потому что, по правде, они не могут сделать ни того, ни другого. Но определенно оставляют сильные впечатления, врезаются в память и оказываются важными. Заставляют хотеть увидеть и пережить их снова, хоть это и сложно. Поэтому в итоге, конечно, "Пассажирка" попадает на место постановок запомнившихся и, наверное, по-своему любимых.
P.S. Здесь можно найти ссылки на дополнительные материалы о постановке.
Комментариев нет:
Отправить комментарий