Есть некоторые впечатления, которые очень страшно не просто рассказывать кому-то в лицо, один на один, но и облекать в слова - четкие, выверенные, написанные на бумаге, в которых заметна любая неточность, любая тишина, сомнение и неуверенность в своем мнении, решении, подобраном слове. Поэтому лучше их сказать, попробовать все-таки выразить, чтобы запомнить, но при этом не говорить никому другому, чтобы не видеть чужой улыбки, когда ты неудачно выразился или, может быть, каких-то других эмоций или впечатлений. Мысли разбегаются, когда пытаешься их так записать, но попробовать в принципе можно.
После этого спектакля в голове вертелась одна фраза - почему-то даже не хочется переводить ее на русский, хочется сказать прямо так: "I was literally crying". Не знаю, почему, казалось, что все, что видел раньше, все, что видишь сейчас, только что посмотрел - это последнее. Что больше ничего не нужно, не хочется. И был рассказ у Джоанн Харрис, если я не ошибаюсь с именем автора, назывался "Последний рассказ на свете". И сейчас хочется тоже назвать это все последним рассказом на свете. Парадокс в том, что после него есть еще один, другой, третий, и жизнь продолжается, и нельзя просто сказать, что все, дальше я не пойду, я останусь здесь. В конце концов, высший смысл всего как раз в том, что продолжаешь двигаться, и в каждом новом образе, прототипе или спектакле появляется что-то новое.
В небольшом, своего рода, интервью - зал задавал вопросы, а актеры и Джеймс Тьере отвечали - речь шла о том, что каждый спектакль меняется в процессе постоянно, даже в ходе гастролей, в ходе каждого нового выступления. Каждое новое выступление - это нечто, что повторено уже быть не может, потому что оно просто другое. И, в общем-то, я как раз и думала здесь об этом - что всегда после спектакля кажется: "Как это, я их заметил, запомнил, а они меня нет. Возможно, даже не выделили меня из толпы", - мы с Машей как-то очень часто приунываем по этому поводу, это кажется каким-то болезненным моментом, проще говоря. Но в случае с этим театром понятно, что для них этот момент, эта ступень, может быть, она запомнится, останется в памяти. Каждый новый сыграный спектакль для них будет вот этой важной нотой, важным этапом, и это будет чувствоваться для них, они будут запоминать каждое свое выступление, каждую аудиторию. Может быть, не совсем осознанно, как-то интуитивно и не совсем прямо, а, скорее, в связи с этими изменениями. Не знаю. Хочется верить и полагать, что это так.
Когда я смотрела спектакль, я пыталась думать над смыслами. И я прочитала в программке описание от одного из журналов, что это спектакль про "пожилого человека, одержимого творческим зудом, который находится в постоянной конфронтации с миром, полным странных созданий и со своим собственным отражением в огромном зеркале". И, в общем-то, какие-то такие вещи. Весь спектакль я отчасти отталкивалась от этой идеи, от идеи, скорее, творца любого: писателя, художника, музыканта. Для меня он был скорее музыкантом, как ни странно. И об этой вот тонкой грани, и об этом поиске - я совсем забыла почему-то про пожилой возраст и зуд, другие какие-то вещи. В общем-то для меня всё это не имело значения - я развернула свою историю здесь о том, что это тонкая грань: что-то, что даёт тебе эту силу для творчества в реальном мире и чего рано или поздно становится недостаточно, как тонка эта грань, как постоянно ее пересекаешь туда-сюда-собратно, как иное пространство захватывает тебя до той степени, что попросту уже наступает какой-то паралич, что ли, и ты не можешь творить сам, все твои идеи создает как раз круг странных, парадоксальных существ. И пытаешься вырваться, пытаешься вернуться в реальность, где все твое, все создается тобой, все меняется тобой, все подвластно тебе может быть. И не получается как-то вернуться. Он пытается как будто бежать, огромное зеркало между мирами рушится, расслаивается фактически, и эта грань ломается, но а дальше-то что? Ему даже самому удается в какой-то момент, как мне показалось, создать вот в этом другом, ирреальном мире то, что он хотел, и то, чем мог гордиться, наверное, потому что оно было потрясающим. Но, во-первых, этот блок загадочных каких-то существ не мог позволить ему самому предпринимать что-то, делать, во-вторых, он мог взять это все с собой в реальный мир. Пытался, но в лучшем случае ему удалось перетащить - про себя я их называла одну ноту, но если уж быть более точным - один знак. Один знак от колоссального произведения, на самом деле. И этот один знак ничего не мог, может, мог скорее звучать уродливо, чем являть собою то, что являл там. Это была огромная боль, огромное желание вернуться туда, где это будет звучать по-настоящему, так, как оно должно звучать, как оно может звучать. Но возвращение - это уже потеря, это ломающееся зеркало, отслаивающиеся куски, какой-то даже страшный суд и, может быть, великое разрушение этой композиции. Она не претерпевает переноса из мира в мир, из пространства в пространство, из сюжета в сюжет. Как-то так.
Даже не знаю, что еще тут должно быть сказано. Может быть о том, как они отвечали на вопросы, как отмечали какие-то важные элементы, но это лучше смотреть и слушать в записанном блоке, записанном разговоре. Ну может быть еще о каких-то необычайно живых глазах, может быть о какой-то горячке, что ли, внутренней, каком-то порыве бесконечном, но это тоже скорее то, что надо видеть. И видеть вот прямо в каком-то метре от себя, может меньше, и понимать, что протянуть руку и коснуться. Наверное, так, но это уже то, о чем лучше, наверное, молчать, чем говорить, помнить и лелеять, вспоминать в себе. Наверное, так. И после этого даже то, что был в минуте, в секунде от автографа, был тем, у кого хотели взять программку, но в последний момент кто-то подсунул свою, и она оказалась последней, не имеет значения. Потому что что важнее всего - ощущения, мысли и чувства, которые уносишь с собой, те картины, слова, звуки, мысли тот опыт. Звучал в разговоре один вопрос о том, кем актеры пришли на этот проект и кем ушли. Так вот то же самое можно сказать и об этом случае - ты сам как зритель пришел одним, а ушел другим. Есть очень много теплых воспоминаний, оттеночков, деталей, о которых говорить может быть мелочно и глупо, но помнить надо, забыты они быть не могут.
Комментариев нет:
Отправить комментарий